Спокойная, беззаботная жизнь – довольно редкое явление в нашей жизни. Этот закон носит всеобщий характер, независимо от географии, исторического периода, национального уклада и социального строя. К примеру, старшина роты строго следит за тем, чтобы служба солдату медом не казалась, а то от избытка свободного времени, глядишь, он и до безобразиев каких-нибудь додумается. Даже в самые застойные годы обчество наше совсем спокойной жизни не обещало. Вот таким прекрасным летним днем подходит ко мне Гена Панкеев и говорит:
– Ты у нас, Валентин, человек положительный и аккуратный, но... не охваченный общественными нагрузками.
Я слегка внутренне напрягся, поскольку такое, казалось бы, невинное введение могло означать если не «казенный дом» и «дальнюю дорогу», то неслабые хлопоты, но Гена поспешил успокоить:
– Мы тут подумали и решили предложить тебе не сложное, но ответственное поручение. Что если тебе принять участие в работе Совета профилактики правонарушений?
– А чё делать-то надо? – несколько удивленно вопрошал я, поскольку правонарушения у меня стойко ассоциировались с милицией или, по крайней мере, с народным судом и общественными обвинителями, а также и народными заседателями.
– Да ничего особенного. Будете раз в месяц собираться и шерстить прогульщиков, лодырей и алкашей. Тем самым способствовать оздоровлению нашего обшества.
Это было нормально. Лодыри и алкаши были такой неотъемлемой составляющей нашего в целом здорового общества, что борьба с ними особых хлопот не сулила. Они были невыводимы, как тараканы, но и вреда от них особого не было, как от тех же тараканов, так что профилактика правонарушений такого рода представлялась мне чисто вопросом эстетики социального быта.
Совет, в который меня плавно кооптировали, был численностью невелик – всего четыре человека, включая меня. Трое были обыкновенными мужиками, зато четвертая – молоденькая бухгалтерша – просто прелестница, с алыми щечками, густыми ресницами и весьма выразительными формами, особенно на уровне груди. Самой колоритной фигурой, конечно, был наш председатель, бывший подполковник на пенсии, а ныне, по основной должности, руководитель гражданской обороны института, гроза сандружинниц и прочего яйцеголового состава институтской интеллигенции. Военный, как и сотрудник спецслужб, не бывает «бывшим», поскольку многолетняя привычка командовать настолько меняет его внутреннюю конструкцию, что, выйдя на пенсию, он не может, как представитель пролетариата, целыми днями скучно забивать козла, потягивая разливное пиво из пластиковой канистры. Его тянет командовать, и потому не слишком обременительная должность начальника гражданской обороны – самое достойное продолжение привычной службы, поскольку она начинается со слова «начальник». Даже когда он обращается к другим со слова «товарищ», звучит это не казенно и официально, а как «сынок» или «дочка», в зависимости от пола собеседника. Он был строг по форме, но справедлив по содержанию своих слов и поступков, поэтому самым правильным термином здесь было бы «отец солдатам», хотя какие из нас, на хрен, солдаты, если разобраться. О себе много не скажу, а вот четвертый член комиссии был настолько характерным представителем советской интеллигенции, что я не запомнил ни имени его, ни даже внешнего облика, поскольку он только присутствовал, всегда молчал, погруженный в какие-то неведомые думы, очевидно, весьма далекие от насущных дел нашего Совета.
Так вот, мы время от времени собирались по звонку нашего подполковника, кого-то мягко «шерстили», укоряли и увещевали, но одно из наших заседаний оставило у членов Совета неизгладимые воспоминания. Начиналось, как обычно, со звонка нашего председателя, но звонок этот сопровождался на сей раз не совсем обычными словами: «явка всем строго обязательна». Понятно, что все явились вовремя «как лист перед травой», или как Конек-горбунок перед придурковатым третьим сыном. Тут нам подполковник и дает вводную:
– На сей раз, товарищи, дело не совсем обычное. Оно касается одного из наших сотрудников, слесаря, молодого парня. Я его хорошо помню, поскольку сам писал на него характеристику, когда мы его отправляли на срочную службу в армии. По всем статьям он характеризовался положительно, награждался почетными грамотами передовика социалистического соревнования, премировался руководством института. После армии вернулся в институт на прежнюю должность, женился, имеет сына. Однако на прошлой неделе мы получили заявление от его супруги: «Спасайте, мол, советскую семью от распада и морального разложения». Получается, что гуляет наш добрый молодец налево. Дело как раз для нашего Совета, поэтому мы должы подойти к его решению серьезно и со всей ответственностью, поскольку здоровье советской семьи – это здоровье нации, которое определяет и нерушимость нашего государства.
Тут всем стало интересно. Не столько сам факт «гуляния налево», сколько детали, обрамляющие этот прискорбный факт. Но деталей в заявлении, которое держал в руках наш руководитель, явно не хватало, и дать более подробные разъяснения мог либо сам виновник суеты, либо его несчастная супруга. Наш полковник оказался хватом и уже пригласил распоясавшегося сексуального маньяка на наше заседание. Когда виновник скандального заявления по его призыву вошел в комнатенку, всем простым членам Совета невольно захотелось вжать голову в худосочные плечи. Это был настоящий славянский богатырь, косая сажень в плечах, с кудрявым волосами и доброй, слегка снисходительной улыбкой. Простым щелчком своей могучей пятерни он мог бы отправить в нокдаун любого члена нашей комиссии, за исключением подполковника, разумеется. Но никаких склонностей к противоправным действиям его облик пока не обнаруживал.
По скупому жесту председателя комиссии он сел, и стул не просто заксрипел, стул жалобно застонал под его огромным весом. Председатель одобрительно крякнул, видимо, представив, как он поднимает в атаку таких вот бравых молодцов, но вслух он высказался сухо:
– Рассказывай, дружок, о своих подвигах. Народ внемлет. О заявлении ты, конечно, уже знаешь, а теперь послушаем о причинах твоего недостойного поведения в семье. О том, какой пример ты сыну своему подаешь. Общество тебе не позволит так вот нагло попирать... наши вековые устои и социалистические порядки.
Паренек вовсе не выглядел наглым и самоуверенным. Он немного поерзал на стонушем под ним стуле, как бы собираясь с мыслями, а затем букрнул, глядя куда-то в сторону:
– Не, я не могу так вот... при женщине.
Наша очаровательная бухгалтерша стала враз пунцовой и потупила свои глазки прямо в пол. Возникла долгая пазуза. Всем стало ясно, что детали, которых мы ждали, грозят оказаться куда интереснее, чем это можно было предположить сначала. Тогда подполковник сказал, как можно мягче:
– Иди, дочка, посиди в коридоре, пока мы тут разберемся как мужчины с мужчиной.
И то сказать, это было достаточно жестоко по отношению к женщине, поскольку женщин такие детали интересуют гораздо больше, чем нас, грубых мужиков. Бухгалтерша вышла, и голос нашего начальника сразу посуровел:
– Ну-с, выкладывай. Теперь здесь только свои остались. Стесняться некого.
Это было как-то слишком прямолинейно. И наш богатырь заскучал, как партизан, пойманный на краже обмылка:
– Чево выкладывать–то?
– Все выкладывай: где, когда, с кем? И почему жену свою обижаешь, как женщину и как мать? Опять же, сыну какой пример подаешь? Какого детства его лишаешь? – гнул свою линию подполковник, которого никакие жизненные коллизии не могли сбить с единственно верного курса. Он, поди, смерть не раз видел так же близко, как мы строчки кода на Фортране или автокоде Эльбрус. Но и кудрявый ловелас был не прост:
– Враки все это. И сына своего я люблю, голову любому за него оторву. А жену, тем более... люблю. Ничего я ее не обижаю. Она у меня справная и хозяйственная. С работы приду, тут тебе и борщец горяченький, и стопочку нальет – всё путём. Ну, а после того... это, значит, радости плотские... для полноты семейного счастья... пока малец на улице бегает. Чтоб глаза мои лопнули, если она хоть раз недовольная после этого осталась.
Богатырь наш от волнения слегка вспотел, но всем присутствовавшим и без того было ясно, что не найдешь такую бабу, которая после близкого с ним общения осталась бы чем-то недовольна.
– Так в чем же дело? – удивленно поднял брови подполковник, – Она же тут ясно написала: гуляет, мол, изменяет... и все такое прочее.
– Так я же не отрицаю! Вот Вы меня спросили, люблю ли я жену свою и сына? Я Вам ответил, как на духу. Но, мужики, вы меня тоже понять должны, – понизил голос вспотевший громила и опасливо покосился на дверь, за которой должна была сидеть, по всем расчетам, наша бухгалтерша.
– Ма-ло мне одной жен-чи-ны!.. Мало, и все. Вот, таким я уродился. Другому и одной женщины много, – он покосился на нашего тихого интеллигента, как бы глазами показывая на очевидную иллюстрацию своей базовой мысли, – а мне одной мало. А так что ж... Кому, к примеру, плохо, когда две или, к примеру, три женщины, и все они довольны. А если б не я?... Они же все несчастными, получается, были бы. У одной, скажем, муж есть, но алкаш. А с алкаша какой спрос в постели? То-то. А у другой и алкаша лядащего нет. Почему так получилось, я из врожденной деликатности не спрашиваю. Я просто помогаю получить несчастной женщине свою порцию нехитрого бабьего счастья...
В этом была какая-то своя, непробиваемая логика. Даже суровый подполковник наш глубоко вздохнул, видимо, вспомнив эпизод из своей многогранной жизни. Но этот вздох подвел невидимую черту под всеми возможными вариантами сочувствия к своему же брату, мужику, и вернул нас в русло обязательств перед обществом и государством. Поэтому, немного еще подумав, начальник нашего Совета резюмировал, пусть осуждающе, но и понимающе также:
– Ну, ты тоже, братец, даешь! Ты бы... как-то аккуратннее... что ж ты так распустился? А если каждый, глядя на тебя, так вот... начнет. Что тогда?
Впрочем, последний вопрос был не столько риторическим, сколько бессмысленным и даже бестактным, поскольку все сидящие отчетливо понимали, что и у них, и у «каждого» с улицы даже близко нет таких признаков здоровья, чтобы дать столько женского счастья, сколько этот полнокровный кудрявец отпускает милым дамам ежедневно и за просто так. Это, получается, редчайший талант. Он же Паганини в своем роде!